#История@soldiers_of_fortune
Дон Иван
Страна Парагвай, находящаяся в сердце Южной Америки, вдали от обоих океанов, первые полвека после обретения независимости в 1811 году развивалась, по местным меркам, вполне успешно. Но в 1864-м она решила защитить соседний Уругвай, через который имела выход к Атлантике, от бразильской агрессии. И получила войну с коалицией обоих континентальных гигантов — Бразилии и Аргентины — и того самого Уругвая, который пыталась защитить.
Парагвай героически сопротивлялся шесть лет, но шансов не имел. Он лишился половины территории и 85% населения. От довоенных 1,3 млн осталось 200 тыс., в том числе всего 20 тыс. мужчин. 1,1 млн человек не перешли к победителям вместе с территорией, а были победителями уничтожены в ходе одного из самых массовых актов геноцида в современной истории. Цивилизованную Европу южноамериканский геноцид, разумеется, не взволновал.
В дальнейшем Парагвай влачил жалкое существование, за пределами Южной Америки о нем просто-напросто забыли. Большая часть населения сосредоточивалась в восточной части страны. Западную занимал огромный район Гран-Чако — территория площадью 250 тыс. кв. км. Состоящий из холмистых пустынь на северо-западе и болотистых джунглей на юго-востоке, он практически не был освоен, здесь обитали лишь немногочисленные индейцы гуарани. В этом районе сходились границы Парагвая, Боливии (еще одной южноамериканской страны, которая в результате неудачной войны — с Чили — лишилась выхода к океану) и Бразилии, но проводить эти границы на местности никто не собирался.
Через пять лет после Парагвайской войны в столице Российской империи Санкт-Петербурге в семье командира 1-й лейб-гвардейской артиллерийской бригады Тимофея Беляева родился мальчик Ваня. В раннем детстве он нашел на чердаке усадьбы карту Парагвая и заболел этой страной и ее обитателями индейцами. А служить пошел, как и все его предки, артиллеристом. Катастрофу 1917 года Иван Беляев встретил в звании генерал-майора. Всю Гражданскую провоевал в составе Добровольческой армии — вплоть до эвакуации из Крыма. Он повидал Константинополь и Париж, но мечтал создать Русский очаг (то есть анклав «настоящей России», не растворяющейся постепенно в местном населении) там, куда его влекло с детства, — в Южной Америке.
В 1923 году Беляев прибыл в Буэнос-Айрес. Довольно большая русская община здесь состояла в основном из эмигрантов еще дореволюционных — экономических, а не политических. Идеи Беляева их совершенно не интересовали. Весной 1924-го он добрался до столицы Парагвая Асунсьона, где сразу же сумел устроиться в Военную школу преподавателем фортификации и французского языка. Через белградскую газету «Новое время» Иван Тимофеевич направил призыв ко всем, кто мечтает жить в стране, где сможет считаться русским, приехать в Парагвай и образовать там национальный очаг, чтобы сохранить детей от гибели и растления. Но уже в октябре 1924 года по заданию министерства обороны Парагвая Беляева направили в район Чако. Надо было изучить эту местность и попытаться-таки установить границу с Боливией, а также выбрать площадки для строительства хоть каких-нибудь укреплений. Планы Беляева по созданию Русского очага срывались (к этому времени в Парагвай приехали всего несколько десятков русских), зато реализовывалась детская мечта об индейцах.
Совершив 13 экспедиций в Чако, Беляев изучил быт, культуру, языки и религии аборигенов, составил первые словари: испанско-мокко и испанско-чамакоко. И стал для индейцев не просто своим, но почти богом. Он пытался приобщать их к цивилизации не путем насилия, а по принципу взаимного обогащения культур.
Тем временем случилось страшное: в Чако вроде бы обнаружились признаки нефти. И район вдруг стал очень интересен и Парагваю, и Боливии. Кроме того, через Чако Боливия могла получить выход к реке Парагвай, а через нее — к Атлантике. Боливия объявила о своем суверенитете над Чако. В 1928—29 годах начались первые, пока спорадические, военные столкновения. Гораздо более богатая Боливия располагала вполне приличной по южноамериканским меркам армией, даже с танками и самолетами. Парагвай, по сути, имел только нечто вроде народного ополчения численностью 3 тыс. человек.
В июне 1932 года боливийцы начали «настоящую» войну. Они перешли в наступление, захватив ряд парагвайских укреплений, носивших громкое название «форты». В ответ Парагвай объявил мобилизацию, доведя численность вооруженных сил до 50 тыс. человек, значительная часть которых была вооружена лишь мачете, а одна винтовка приходилась на семерых. В такой ситуации ценность иностранных военных специалистов резко возросла. Беляева назначили инспектором артиллерии при штабе командующего парагвайскими войсками в Чако полковника Эстигаррибиа. Но он был не единственным русским офицером в парагвайской армии. Кто-то приехал по призыву Беляева, кто-то оказался в Парагвае раньше него: генерал Николай Эрн (как и Беляев, преподававший в Военной школе), флотские офицеры Николай Зимовский, Вадим Сахаров, Язон Туманов, соратники Беляева по экспедициям в Чако Владимир Орефьев-Серебряков, Александр Экштейн, лейтенанты братья Оранжереевы. Отправились воевать майор Корсаков и капитан Касьянов, капитаны Салазкин, Бутлеров, Дедов, Чирков, Ширкин, Высоколан, лейтенанты Малютин, Канонников, Ходолей. Отдел картографии Генерального штаба возглавлял Николай Голдшмидт.
В статье «Парагвай и русские офицеры» («Часовой», сентябрь 1936 года) генерал-лейтенант Николай Стогов (мой прадед) писал: «Что же дали Парагваю наши офицеры? Прежде всего они дали свой военный опыт Великой (Первой мировой. — А. Х.) и Гражданской войны, и не только участием в самой войне, но и подготовкой офицерского состава еще задолго до войны, но, конечно, сравнительно небольшого их числа, чем и объясняется известная неподготовленность офицерского состава в массе.
Наши офицеры были, следовательно, преподавателями в Парагвайской военной школе; были знающими и даже учеными артиллеристами; были знающими и опытнейшими инструкторами по пулеметному делу; были знающими и даже учеными артиллерийскими техниками, наладившими работу в единственном в Парагвае Асунсьонском арсенале, особенно в его отделе взрывчатых веществ, в лаборатории и в починочных мастерских, где за время войны производили не только починку орудий, ружей и пулеметов, но занимались и выделкой авиационных бомб, ручных гранат и т. п.
Наши моряки передали свой многосторонний опыт личному составу парагвайских речных канонерок, а наши врачи и ветеринары поставили на должную высоту санитарную и ветеринарную службы в армии. Наши топографы и частью офицеры Генштаба значительно подвинули вперед дело снабжения войск картами и планами, а наши инженеры, а также офицеры Генштаба научили и фортификационному, и дорожному строительству. Одним словом, нет, кажется, ни одной области военного дела, к которой наши русские офицеры-эмигранты в Парагвае не приложили бы своих рук и не внесли бы своих знаний и опыта».
Сложнейшая война в джунглях показала, что техническое преимущество Боливии особого значения здесь не имеет. Зато имели значение фортификация и минное дело, которым русские очень хорошо обучили парагвайцев. Огромную роль сыграла полная лояльность индейцев Парагваю, которую обеспечил своими экспедициями Беляев. В сентябре парагвайцы вернули все, что потеряли в начале войны. Война вступила в затяжную фазу, отчего роль русских офицеров, точное число которых в парагвайской армии так и не установлено (кроме двух генералов, 8 были полковниками, 4 подполковниками, 13 майорами и 23 капитанами, число младших офицеров неизвестно), лишь возросла. Снова процитирую статью Н. Стогова.
«Не говоря уже о таких лицах, как генералы Эрн и Беляев, занимавших во время войны большие сравнительно посты в административно-командном персонале, был период, когда четверть командиров полков и отдельных батальонов (саперных), а именно 7 из 28, были русские. Как русские командовали вверенными им полками и батальонами, показывают неоднократные случаи, когда парагвайские солдаты умоляли свое высшее начальство назначить их в один из тех полков, коими командовали русские, выказавшие на этой войне не только особо присущую русскому доблесть, но и большие знания, умение и полученную в родной армии хорошую закваску в смысле заботы о подчиненных. О русской доблести и презрении к опасности рассказывали мне такой случай: дело было в глубоком сравнительно тылу — госпиталь, налет неприятельских аэропланов с бомбометанием, всё и вся врассыпную, только русский доктор с неизменной трубкой во рту преспокойно продолжает работу, и вот один из зарывающихся в землю санитаров говорит другому: «Гляди, видно, сумасшедший», — а другой отвечает: «Да что ты, не знаешь? Ведь это русский». Этим было все сказано».
Противостояние сделалось особенно принципиальным после того, как командующим боливийской армией был назначен немецкий генерал Ганс Кундт, всю Первую мировую отвоевавший на Восточном фронте. Должность начальника Генштаба занял генерал фон Клюг. Кроме них в боливийской армии служили еще 120 немецких офицеров. Потрясающая ситуация: элитные офицеры двух крупнейших европейских армий, недавно потерпевших тяжелейшие поражения в Европе, теперь переигрывали войну руками южноамериканцев в тысячах километров от своей родины.
В начале 1933 года боливийцы перешли в новое наступление, пытаясь окружить большую часть парагвайской армии в районе форта Нанава. Это сражение стало одним из самых ожесточенных за всю войну. Боливия имела почти двукратное превосходство в живой силе и еще большее — в технике. Однако ее превосходство натолкнулось на русскую фортификацию в парагвайском исполнении. За десять дней боев в районе Нанавы боливийцы потеряли 2 тыс. человек, парагвайцы — в 8 раз меньше.
В апреле Беляев стал начальником Генштаба вооруженных сил Парагвая. В июле боливийцы вновь организовали наступление на Нанаву — и снова безуспешно и с огромными потерями. В этом сражении парагвайцы впервые начали жечь вражеские танки.
Отстояв Нанаву, парагвайцы принялись формировать в тылу противника партизанские отряды, удачно действовавшие на боливийских коммуникациях. В ноябре президент Боливии отправил в отставку Кундта, но в начале 1934 года и сам был свергнут крайне недовольными им военными. Пока боливийцы разбирались между собой в тылу, их противник перешел в решительное наступление. Несмотря на вражеские контратаки и тяжелые природно-климатические условия, парагвайцы неуклонно продвигались вперед. Они полностью заняли спорный район Чако, а весной 1935 года боевые действия переместились на территорию Боливии. В конце мая парагвайцы окружили город Вилья-Монтес, обороной которого руководил чехословацкий генерал Плачек. После этого Боливия попросила мира: ее армия перестала существовать. 11 июня война закончилась. Парагвай потерял убитыми 40 тыс. человек, Боливия — 90 тыс. В плену оказались 300 тыс. боливийцев (вся армия).
В июле 1938 года в Буэнос-Айресе был подписан мир. Почти вся область Чако отошла к Парагваю. Боливия получила узкий коридор к реке Парагвай, который не использовала. А нефть в Чако так и не нашли.
Описанная кампания стала последним триумфом русской военной школы, которого, увы, практически никто не заметил (особенно подчеркнуто его не заметили в СССР). Гораздо меньшими силами, при гораздо меньших экономических возможностях русские не просто выиграли войну, но целиком уничтожили вражескую армию. Война привела к резкому падению авторитета немецкой военной школы и Германии вообще в странах Южной Америки. В значительной степени это способствовало срыву планов Гитлера по фашизации континента, которые в начале 30-х казались вполне обоснованными.
Русский очаг в Парагвае не состоялся по причинам как объективного (тяжелейшая экономическая ситуация в стране), так и субъективного (противодействие парижского эмигрантского руководства) характера. Несмотря на почет и уважение, не очень завидной оказалась и судьба многих из тех офицеров, которые стали героями войны с Боливией. Если генерал Эрн и ряд других смогли сделать военную карьеру, то другим повезло меньше.
Н. Стогов писал:
«Часть офицеров были оставлены на военной же службе, часть были устроены на службу гражданскую, но... некоторые по увольнении в запас были предоставлены своей судьбе, и мне пришлось слышать довольно горькие жалобы на этот счет, что вот, мол, «не пришлось бы идти пеонами (рабочими) к своим же бывшим подчиненным — сержантам». Хорошо и то, что жалобы эти были лишь единичными. Но вот довольно показательно, что когда в парламент был внесен проект закона о предоставлении русским врачам, принимавшим участие в войне, права практики наравне с врачами-парагвайцами, то проект этот был провален, и русские врачи, так много сделавшие и так потрудившиеся на войне, не получили права свободной практики и вынуждены, как и прочие иностранцы, работать только в тех местах, которые отстоят не ближе как на несколько десятков километров от места практики врача-парагвайца».
Генерал Беляев, ставший с мая 1936 года консультантом министерства обороны Парагвая, после провала проекта Русского очага посвятил остаток жизни защите прав индейцев, добившись в этом деле значительных успехов. В 1941 году декретом президента страны он был назначен директором Национального патроната и генеральным администратором индейских колоний в Парагвае.
Беляев умер 22 июня 1957 года. Президент Парагвая Альфредо Стресснер (в советских СМИ он числился по разряду самых жутких диктаторов) пришел проститься со своим учителем (лейтенант Стресснер воевал с Боливией под командованием русских офицеров) и отстоял всю церемонию отпевания. Хоронили Ивана Тимофеевеча с воинскими почестями как генерала, почетного гражданина Парагвая. В прощании приняли участие тысячи индейцев — все, кто сумел добраться до Асунсьона. Генерал был похоронен на острове посреди реки Парагвай в могиле с надписью «Здесь лежит Беляев».
До сих пор некоторые улицы в Асунсьоне носят очень необычные для этих мест названия: команданте Беляев, команданте Канонников, офисьеро Серебряков. А в парагвайских театрах до сих пор ставят пьесу «Майор Салазкин». Вот, собственно, и все.
